Мадам де Кавуа вновь ударилась в слезы – искусство, присущеевсем без исключения женщинам, а д’Артаньян перед лицом столь печальногодиагноза счел нужным еще пару раз боднуть лбом столбик балдахина.

– Бедный юноша, он так переживает… –снисходительно молвил Бувар. – Он ваш родственник, госпожа де Кавуа?

– Любимый племянник, – всхлипывая, ответилата. – Луи обещал составить ему протежирование при дворе…

Со всей мягкостью, на какую был способен этот самовлюбленныйпедант, Бувар ответил:

– Как ни печально это говорить, госпожа де Кавуа, новряд ли ваш муж сможет когда-либо осуществить свои намерения. Готовьтесь кхудшему, говорю вам по секрету, готовьтесь к худшему. Жаль, ваш муж был такмолод… Впрочем, мы еще так молоды и очаровательны, что добавлю утешения ради:вряд ли вы долго пробудете вдовой…

Капитан де Кавуа, выслушавший эти благие пожелания безвсякого удовольствия, взревел, пользуясь своей привилегией беспамятногобольного, да что там – беспамятного умирающего:

– Вперед, мои молодцы! Развесьте на сучьях всех поганыхдокторишек! Кишки им выпустите, руки-ноги переломайте! Все врачи – неучи идураки, особенно парижские, а главный болван – некто Бувар!

– Бедняга! – с подлинно христианским смирениемвздохнул Бувар. – Он уже окончательно отрешился от действительности… Моисоболезнования, госпожа де Кавуа…

И он с тем же величественным видом, что особенно присущневеждам, покинул комнату, полагая свой долг выполненным. Когда стало ясно, чтоон уже не вернется, капитан де Кавуа моментально выздоровел и попытался быловскочить с постели, но жена решительно удержала его:

– Нет уж, Луи, извольте лежать! Этот болван непременноразнесет новость по всему Парижу, и к вам вереницей потянутся визитеры – кто изподлинного сострадания, кто из любопытства, кто захочет втихомолкупозлорадствовать над вашим беспомощным состоянием и порадоваться близкой кончине…Так что полежите-ка до вечера.

– Но что же дальше? – спросил капитан, снедовольным видом вновь вытягиваясь на перепачканных простынях.

– А о дальнейшем вам и заботы нет, – отрезалаМирей де Кавуа. – Каким фасоном я это дело доведу до конца, вам вовсе необязательнознать. Болейте себе спокойно и помните: я, если бралась за что-нибудь, всегдадоводила до конца и, что характерно, успешного… С вами останется д’Артаньян…только, д’Артаньян, стенайте как можно добросовестнее! И, бога ради, неколотитесь лбом о кровать, столбик может подломиться… Не стоит перегибатьпалку, мы и так на пути к успеху!

Вслед за тем она отправилась к себе и облачилась в самоестрогое траурное платье, какое только отыскалось в гардеробной. Женщина в такомнаряде за пол-лье опознавалась как безутешная вдова.

Последовательно претворяя в жизнь план кампании, мадам деКавуа вскоре появилась в только что отстроенном дворце кардинала, известном вту пору как Пале-Кардиналь (Пале-Роялем это здание стало именоваться лишь послетого, как кардинал на смертном одре завещал его королю). Повела она себячрезвычайно хитро: ничего не говоря, попросту встала в угол кардинальскойприемной с видом крайнего отчаяния, что красноречивее любых слов. Естественно,офицеры и приближенные кардинала, все наперечет прекрасно ее знавшие, к тому жеуже прослышавшие от Бувара о визите к умирающему капитану, решили, что дело всеже завершилось печальным финалом – и осыпали даму соболезнованиями. Госпожа деКавуа опять-таки не отвечала ни словечком и ничего не подтверждала прямо, оналишь скорбно кивала и лила слезы.

Трагическая новость очень быстро достигла кабинета Ришелье –кардиналу-министру моментально шепнули, что опасно захворавший де Кавуа мертв,а его вдова ожидает в приемной. Ришелье, подвергший капитана опале, тут жезаподозрил, что именно это стало причиной кончины верного сподвижника – и,ощутив нечто похожее на угрызения совести, распорядился немедленно провести кнему безутешную вдову.

Это был просторный кабинет, сообразно вкусам кардинала(никогда не забывавшего, что он представляет церковь воинствующую) украшенныйразного рода оружием на стенах. Всю середину комнаты занимал квадратный стол скнигами и бумагами, поверх которых лежала развернутая огромная карта Ла-Рошелии ее окрестностей, – ибо кардинал всерьез собирался покончить с темнеприглядным положением, когда французский король не мог распоряжаться добройдюжиной городов на территории своего же королевства, занятых гугенотами приподдержке Англии и Испании.

Арман Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье, был человекомсреднего роста, высоколобым, гордого и даже надменного вида, с пронзительнымвзглядом и уверенной осанкой привыкшего повелевать сановника. В ту пору емубыло тридцать семь лет, но в волосах и бородке клинышком уже пробивалась перваяседина.

Собрав всю мягкость – что было для Ришелье весьма сложнойзадачей, – он обнял вдову и сказал:

– Мирей, я расстроен вашей потерей… Покойный былнеправ, приняв происшедшее так близко к сердцу.

– Но вы же лишили его своего расположения окончательнои бесповоротно! – сквозь всхлипывания сказала г-жа де Кавуа.

– О господи, мадам… Так долго находясь возле меня,покойный должен был узнать мой характер. Каким бы грозным ни бывал мой гневпротив истинных слуг, он никогда не бывал долговременным. Особенно теперь, когдасмерть нас примирила…

Госпожа де Кавуа моментально спросила:

– Значит, вы больше на него не сердитесь?

– Ну конечно же, нет, – утешающе ответил Ришелье.

– Значит, Луи может теперь, как ни в чем не бывало,вернуться к исполнению своих обязанностей в Пале-Кардинале?

"Бедняжка, – подумал кардинал сочувственно, –ее ум помутился от горя…" А вслух мягко промолвил:

– Боюсь, Мирей, теперь это было бы затруднительно…

– Отчего же? – живо воскликнула г-жа де Кавуа.

– Моя дорогая, я безмерно вам сочувствую, но вынужденнапомнить, что покойник не может нести какую бы то ни было службу…

– Боже мой, ваше высокопреосвященство! – сказалаг-жа де Кавуа в изумлении и испуге. – Кого вы называете покойником?

– Но ведь вы овдовели…

– Я?! – воскликнула г-жа де Кавуа в еще большемизумлении и еще более сильном испуге, так что кардинал поневолеоторопел. – А почему вы так решили, монсеньёр?

– Мне доложили… – сказал всерьез опешившийкардинал.

– Выдумки, монсеньёр! Безответственные сплетни!

– Но Бувар…

– Этот болван не способен отличить мертвого от живого,а больного от здорового!

– Но ваше платье…

Госпожа де Кавуа сказала смиренно:

– Ваше высокопреосвященство, я надела эти одежды в знактраура – но исключительно траура по потере моим Луи и мною самой ваших милостейи доброго расположения! Именно так, ни о чем другом и речь не шла. Припомните,разве я хоть словечком упомянула о том, что мой супруг мертв?